Уход Громыко с поста министра иностранных дел, который он занимал почти 30 лет, по существу, знаменовал собой окончание целой эпохи в советской внешней политике и дипломатии. Громыко был убежден по-своему в правильности этой политики и проявлял незаурядное упорство, талант и немалые профессиональные качества в ее осуществлении. Он был инициатором многих наших важных внешнеполитических шагов, в том числе и в области ограничения вооружений. Главным для него была защита национальных интересов, как он их понимал, и в первую очередь твердое отстаивание завоеваний после тяжелой войны с фашистской Германией. Ученик Сталина, он не придавал большого значения моральным аспектам внешней политики (например, проблеме прав человека), хотя в личном плане он был достаточно честен. Он не очень верил в такие „отвлеченные" понятия, как „общечеловеческие ценности", не воспринимал их в качестве серьезного фактора реальной политики, в том числе и с учетом не всегда безупречных действий самих США, и не верил в возможность быстрых кардинальных договоренностей с Западом.
В переговорах Громыко проявлял большое упорство и настойчивость. Если у него была запасная позиция по тому или иному вопросу, то он раскрывал ее лишь тогда, когда партнер по переговорам уже собирался встать из-за стола, чтобы закончить беседу. Впрочем, эта черта его порой переходила в крайность, т. е. в недостаточную гибкость, что задерживало подчас своевременное достижение необходимых договоренностей.
Вместе с тем Громыко не был сторонником ненужных и опасных конфронтации, особенно с США. Он настойчиво боролся против угрозы новой войны, особенно ядерной, за заключение соглашения по ограничению вооружений. Это, впрочем, не мешало ему быть видным советским „рыцарем" „холодной войны", особенно когда он считал, что нашим интересам угрожает империализм. Он был идейным коммунистом и верил в конечную победу идеалов коммунизма.
Все это было прочно заложено в его мышлении и кодексе его поведения. Когда же новые события и быстрые преобразования в мире потребовали нового подхода к внешней политике страны, он продолжал оперировать старыми категориями и незаметно для себя стал тормозом в деятельности советской дипломатии, которой он руководил столько лет. Под конец он сам почувствовал это и внутренне переживал, но переделать себя уже не мог. В этом была личная трагедия Громыко, крупного политического деятеля советского периода.
В человеческом плане могу засвидетельствовать, что, несмотря на свою внешнюю суровость, это был, скорее, доброжелательный человек, который мог проявлять определенную лояльность в отношении своих сотрудников. Его высокая профессиональная компетентность и преданность делу, несмотря на его недостатки, вызывали уважение в МИД, а также у коллег — министров других стран.
В связи с отстранением Громыко встал вопрос о назначении нового министра. Как рассказывали мне потом некоторые члены Политбюро, Горбачев заявил, что в аппарате МИД имеются достойные кандидаты, крупные дипломаты — Корниенко, Добрынин, Червоненко. Однако, продолжал он, этот важный участок работы должен быть непосредственно в руках партии.
И совершенно неожиданно для всех он предложил на этот пост Шеварднадзе, первого секретаря коммунистической партии Грузии, дав ему высокую характеристику. Это действительно изумило многих членов Политбюро. Шеварднадзе никогда не занимал никаких постов в Москве, был все время „в провинции". Кроме того, он не имел никакого дипломатического опыта{29}.
Однако Горбачев не придавал всему этому большого значения — со временем научится. Для него важно было иметь рядом с собой умного человека, не обремененного грузом прошлых стереотипов советской внешней политики и готового без особых возражений осуществить его новые замыслы.
Для Горбачева важно было иметь единомышленника в составе Политбюро, где далеко не все разделяли его „новое мышление" во внешней политике.
Характерен в этой связи такой эпизод: Пономарев, кандидат в члены Политбюро, одновременно долгое время возглавлявший международный отдел ЦК КПСС, подготовил в начале 1986 года проект международного раздела для Отчетного доклада Политбюро XXVII съезду КПСС. Когда редакционная комиссия обратила его внимание на то, что проект составлен по старым образцам без попыток отобразить новый подход или элементы нового мышления, то возмущенный Пономарев заявил: „Какое еще новое мышление? У нас правильное мышление. Пусть американцы меняют свое мышление. То, что говорит Горбачев за границей, так это только для них, для Запада!"
Горбачев знал, что в личном плане он мог полностью рассчитывать на Шеварднадзе. Они были хорошо знакомы и даже дружили, когда были секретарями партийных организаций больших соседних регионов на юге страны. То, что Шеварднадзе не входил в состав кремлевского руководства, также устраивало Горбачева, так как это лишь усиливало личную преданность нового министра Генеральному секретарю.
Они быстро сработались в Москве. Вскоре тандем Горбачев — Шеварднадзе стал фактически полностью определять внешнеполитический курс страны, постепенно оттесняя на задний план весь остальной состав Политбюро, коллективное мнение которого уже не очень-то спрашивали. Это особенно ясно было видно в последние годы правления Горбачева, вплоть до ухода Шеварднадзе со своего поста в 1990 году. Впрочем, далеко не всегда действия этого „тандема" были достаточно продуманными, и Шеварднадзе сыграл в этом свою негативную роль, хотя в целом он показал себя инициативным министром, правда, чрезмерно торопливым, как, впрочем, и его покровитель Горбачев.
На том же пленуме, на котором был решен вопрос о замене Громыко на посту министра (он оставался еще членом Политбюро до 1988 года, когда ушел на пенсию), избрали двух новых секретарей ЦК: Ельцина, недавнего первого секретаря Свердловского обкома, который должен был заниматься вопросами строительства, и Зайкова, которому поручалось курировать оборонную промышленность (впоследствии он стал главой „тройки", которая в рамках Политбюро занималась вопросами переговоров с США по ядерным и обычным вооружениям; в эту „тройку" входили также Шеварднадзе и министр обороны Соколов, а затем Язов. Поскольку они постоянно спорили между собой, Зайков, по поручению Горбачева, должен был их примирять и готовить компромиссную позицию).
В период с августа до встречи в верхах в ноябре своеобразно переплетались в наших отношениях два направления: продолжались разные конфронтационные стычки и пропагандистские обвинения и контробвинения и одновременно велась подготовка к встрече, в которой заметную роль играла переписка между Рейганом и Горбачевым и деятельность обоих министров. Диалог шел пока в общей форме, когда речь касалась ключевых вопросов ядерных и космических вооружений. Конкретных попыток поисков компромиссов по этим вопросам, по существу, не предпринималось. В основном шла как бы „примерка" возможных сценариев встречи и ее организационная подготовка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
